VLADIMIR OPARA 

26 июня 1994, Москва, мастерская Леонида Берлина.
В - Владимир Опара. Л - Леонид Берлин

В: Хочу задать тебе вопрос. Самый важный для меня вопрос, когда я хочу понять художника: почему ты стал художником? Леонид Берлин, почему ты выбрал этот путь, путь художника? Когда ты понял, что ты художник? Хотел ли ты преднамеренно быть художником?
Л: Я просто в школе рисовал. Знаешь, как всегда в школе находится кто-то, кто умеет рисовать. Соседи по парте получались похожими. Но я не считал это делом. Дело - это что-то серьёзное, это техника, мастерство.
В: У тебя сразу получалось похоже?
Л: Да, характер. Я улавливал характер. Понимаешь? Но мне казалось, что это настолько легко, что даже не интересно, а вот техника, мастерство!Я даже один раз рванул в аэроклуб. Прыгнул с вышки, в парке культуры была такая. Я маленький был, тощий. Такая была винтовая вышка и с неё с парашютом прыгали. Заставил себя прыгнуть. Хотел проверить: могу я в аэроклуб идти? Прыгнул и повис, потому, что не смог перетянуть противовес, веса моего не хватило. И вот пока я висел, пока меня спускали, понимаешь?, это был какой-то кошмар. Неприятное чувство. Не чувствуешь никакой почвы под ногами. Вот это мне показалось серьёзным делом. И техника меня привлекала. Электричество. Электротехника. Вот это было для меня делом. Серьёзным делом. У меня отчим был. Мать вышла замуж до того как отца посадили и растреляли. Отец Султан-Заде Микаэлян, генеральный секретарь коммунистической партии Ирана. Приехал в 1920 году, конгресс коминтерна. Тут и остался. Он был главный редактор. Интеллегентный человек, хоть и назывался в то время - из крестьян. Был главным редактором журнала "Экономическое строительство". Что-то писал для журнала. Сестёр надо спросить. Одна сестра умерла, другая, Заира, замужем за драматургом Коростылёвым.
В: А фамилия Берлин - это по отчиму?
Л: Это отчима фамилия. Он очень был хороший человек. Меня очень любил. Если бы не он мы бы с матерью в лагерях оказались.
В: Мать твоя красивая была?
Л: Да, красивая была женщина. Она в Моссовете была секретарём редакции. Там мой отец её и встретил.
В: Роман был?
Л: Да. Она мне говорила - ты дитя любви, слава Богу! У тебя способности обязательно должны быть!...
В: Сёстры твои младше тебя?
Л: Сёстры нет. Сёстры по отцу, Султану-Заде. У него было несколько семей. Он как человек работающий в Моссовете семьи обеспечил квартирами в центре: одна семья на Пушкинской, мы в Большом Кисловском, а друга семья то же рядом, оттуда его и взяли потом -  арестовали. Парень (его сын) вообще никакого образования не получил, был рабочим, потом спился. Он из самой последней семьи. Мать конечно выслали. Жутко было. Его (Султана-Заде) расстреляли в 38. Я к сёстрам приходил... Они узнавали... Без права переписки. Потом стало понятно, что это расстрел. Я в общем через Льва Борисовича, отчима, стал интересоваться техникой. Он когда-то был просто монтёром. Потом институт Бауманский закончил. Был инженером-электриком. Мы ездили по стройкам электростанций. В Алма-Ате как-то жили. У отчима глаза были зелёные, высокий мужик, танцевать любил. Я совершенная ему противоположность. Он был весёлый. Остроумие у него было на уровне... любил оперету. Был в ополчении. Потом его послали на восстановление Риги и он там жил какое-то время. Его там должны были сделать каким-то начальником, но он это не потянул. Карьеру сделать не сумел. Вернулся в Москву. В общем всё это было далеко от искусства. Но в нашей квартире жил такой Михаил Наумович Рахинштейн. Он был хранителем скульптур в Тртьяковской Галерее. И вот он наблюдал как я рисую. А мне захотелось написать натюрморт.
В: А сколько тебе лет было тогда? 12-13?
Л: Да, примерно так. Мать купила мне масляные краски, купила мне картон грунтованный. А я начал писать, но с обратной стороны картона! То есть с негрунтованной стороны!
В: Сохранился натюрморт?
Л: Да, и не только сохранился он был на всесоюзной выставке детсткого творчества и висел в Третьяковке.
В: А теперь твои произведения есть в собрании Третьяковской Галереи.
Л: Дело в том, что натюрморт отнёс в Третьяковку Михаил Наумович Рахинштейн. буквально взял под мышку и отнёс в Третьяковку. Там посмотрели и сказали, что странная какая-то техника (написано на негрунтованной стороне!). Если это профессионал, то очень странно, если дилетант, то гениально. Цвет, тон, композиция, всё хорошо, и необычная техника.
В: То есть, тебе с самого начала удавалось попадать в круг профессиональных задач - цвето-тоновые отношения, композиция...
Л: Это видимо во мне было заложено изначально. 
В: Наверное, как слух и одарённость в музыке.
Л: И так значит, этот натюрморт был напечатан в журнале "Юный художник". И когда мне надо было оформлять пенсию, это пригодилось. Творческий стаж! После того как Михаил Наумович Рахинштейн узнал мнение о моём натюрморте он меня совершенно насильно потащил во Дворец пионеров в Тупике Стопания на Кировской. Там был Центральный Дом Пионеров Москвы. Я стал ходить в Дом пионеров в 1940 году. 
В: Ты был пионером?
Л: Да.
В: А моя мама не была пионеркой, она была дочь врага народа. Но  в комсомол её потом приняли. Её мама получила орден Ленина за учительствование. Учительницей была. Невероятно, ведь она была жена врага народа.
Л: Ужас. И в это время мы как-то стремились стать кем-то, быть полезным Родине. Я совершенно чётко помню сон: меня в школе обидели и мне снится Сталин, я к нему пришёл. И он меня приласкал, сказал что-то важное. доброе. Вот так мы были воспитаны. Об отце я узнал позже. Мне было тогда 12. 
В: Ты, знаешь, я тоже иногда вижу великих мира сего во сне. Однажды видел сон: Ленин, Пикассо, а вокруг на полу люди сидят. По кругу. А я в центре. И  рисую лошадь так, как рисует Пикассо своих лошадей. И вдруг я понимаю это, и я не хочу рисовать лошадь как Пикассо, я хочу рисовать по-другому, ведь это же я, я другой. Я в ужасе! Я руками сдираю кожу со своего лица, а Ленин голову наклонил так набок, и так на меня посматривает, не то, что бы с осуждением, а с любопытством. И тогда я понимаю, что я сошёл с ума. И я выбегаю в холл, а там раздевалка и знакомые мне люди, приглашённые на шоу, где я должен лошадь нарисовать. И они делают вид, что не замечают, что я содрал с лица кожу, а по мне кровь ручеёчками стекает, а знакомые мои глаза в сторону отводят. 
Л: Вот это сюр!
В: Ты видел Сталина в реальности?
Л: Сталина я идел во сне, в самом благообразном виде. Во сне: я наконец могу Сталину сказать о себе и он защитит меня. Ты понимаешь? 
В: Сталин как сама справедливость, как Бог!
Л: Бог? Я с детства был безбожником Даже, знаешь, был такой кружок воинствующих безбожников. К нам приходила бабушка Лукерья, что-то из деревни привозила, и я ей говорил: нет ведь Бога, ну как ты можешь в это верить? Тебя обманули!
В: Сейчас всё наоборот! Люди надели на себя крестики и объявили себя христианами, вот так вдруг, сразу, от безбожников и в христиане, без труда, мучений и прозрений. И президент наш вдруг сразу верующим стал, а только что секретарём обкома был. Ты вериь этим людям?
Л: Не верю. Верю во что-то высшее, верю в талант. И, понимаешь, в комсомол я не вступил потому, что во мне зародилось какое-то сомненике. Либо мы в это время в эвакуацию ехали, война началась. Наверное из-за этого.
В: Ты войну помнишь?
Л: Ещё бы! Помню, такое солнечное утро и вдруг объявили - война! Это сразу даже не дошло - война! Мы в это время на даче жили. А 22 июня, в Москве были. Потом вернулись на дачу. Мы недалеко от Кратово снимали дачу. Там уже в это время копали какие-то бомбоубежища, ямы. Вечером началась бомбёжка. У меня уже какие-то девчёнки были. Бомбят а мы с девочкой целуемся и любуемся взрывами и всполохами. Жуть.